598474ea   

Достоевский Федор Михайлович - Петербургская Летопись



Ф.М. Достоевский
ПЕТЕРБУРГСКАЯ ЛЕТОПИСЬ
"27 апреля"
Еще недавно я никак не мог себе представить петербургского жителя иначе
как в халате, в колпаке, в плотно закупоренной комнате и с непременною
обязанностию принимать что-нибудь через два часа по столовой ложке. Конечно,
не всё же были больные. Иным болеть запрещали обязанности. Других отстаивала
богатырская их натура. Но вот наконец сияет солнце, и эта новость бесспорно
стоит всякой другой. Выздоравливающий колеблется; нерешительно снимает колпак,
в раздумьи приводит в порядок наружность и наконец соглашается пойти походить,
разумеется во всем вооружении, в фуфайке, в шубе, в галошах. Приятным
изумлением поражает его теплота воздуха, какая-то праздничность уличной толпы,
оглушающий шум экипажей по обнаженной мостовой. Наконец на Невском проспекте
выздоравливающий глотает новую пыль! Сердце его начинает биться, и что-то
вроде улыбки кривит его губы, доселе вопросительно и недоверчиво сжатые.
Первая петербургская пыль после потопа грязи и чего-то очень мокрого в
воздухе, конечно, не уступает в сладости древнему дыму отечественных очагов, и
гуляющий, с лица которого спадает недоверчивость, решается наконец насладиться
весною. Вообще в петербургском жителе, решающемся насладиться весною, есть
что-то такое добродушное и наивное, что как-то нельзя не разделить его
радости. Он даже, при встрече с приятелем, забывает свой обыденный вопрос: что
нового? и заменяет его другим, гораздо более интересным: а каков денек? А уж
известно, что после погоды, особенно когда она дурная, самый обидный вопрос в
Петербурге - что нового? Я часто замечал, что, когда два петербургских
приятеля сойдутся где-нибудь между собою и, поприветствовав обоюдно друг
друга, спросят в один голос - что нового? - то какое-то пронзающее уныние
слышится в их голосах, какой бы интонацией голоса ни начался разговор.
Действительно, полная безнадежность налегла на этот петербургский вопрос. Но
всего оскорбительнее то, что часто спрашивает человек совсем равнодушный,
коренной петербуржец, знающий совершенно обычаи, знающий заранее, что ему
ничего не ответят, что нет нового, что он уже, без малого или с небольшим,
тысячу раз предлагал этот вопрос, совершенно безуспешно и потому давно
успокоился - но все-таки спрашивает, и как будто интересуется, как будто
какое-то приличие заставляет его тоже участвовать в чем-то общественном и
иметь публичные интересы. Но публичных интересов... то есть публичные интересы
у нас есть, не спорим. Мы все пламенно любим отечество, любим наш родной
Петербург, любим поиграть, коль случится: одним словом, много публичных
интересов. Но у нас более в употреблении кружки. Даже известно, что весь
Петербург есть не что иное, как собрание огромного числа маленьких кружков, у
которых у каждого свой устав, свое приличие, свой закон, своя логика и свой
оракул. Это, некоторым образом, произведенье нашего национального характера,
который еще немного дичится общественной жизни и смотрит домой. К тому же для
общественной жизни нужно искусство, нужно подготовить так много условий -
одним словом, дома лучше. Тут натуральнее, не нужно искусства, покойнее. В
кружке вам бойко ответят на вопрос - что нового? Вопрос немедленно получает
частный смысл, и вам отвечают или сплетнею, или зевком, или тем, от чего вы
сами цинически и патриархально зевнете. В кружке можно самым безмятежным и
сладостным образом дотянуть свою полезную жизнь, между зевком и сплетнею, до
той самой эпохи, когд



Содержание раздела