Драгомощенко Аркадий - Формирование
Аркадий ДРАГОМОЩЕНКО
ФОРМИРОВАНИЕ
Мне хотелось на этот раз быть конкретным и немногословным. Задача
состояла в том, чтобы ничего никому не рассказывать. Чтобы по
возможности не писать ни о чем том, что смогло бы посеять в ком-либо
нечто даже отдаленно напоминающее сомнение. Поэтому начало предлагало
себя в любом упоминании события, не посягающего... больше того,
противостоящего достоверности. Веер диких перемен в замерзшем небе
лагуны рассветал изображениями редких звезд. Но дать этим знать, что
история творится в косвенном потоке. "Летящий пух от губ". Однако
скважины немы, и воздух застыл. Меня интересует, почему или чем живы в
сознании читающего или слушающего те либо иные сочетания слов. Почему:
"звезды, вода, нежная кожа плеча, пламень глаз" и так далее вызывают -
по крайней мере у меня самого, читающего - ощущения несравнимо более
приятные, нежели: "испражнения, гниющие зубы, немытое тело, идиотизм,
разложение"? Огромная звезда, одна из тех, что появляются на склоне
века, раскаляла туман низин тяжелым и душным огнем. Побережье стлалось
под ноги вязким настом мокрого песка. Острова уходили вдоль незримой
линии, которую привычно проводил к горизонту разум. Многие об эту пору
увлекалось сказочной фантастикой - неземные создания опускались на
невиданных летательных аппаратах и спасали достойных спасения. Демоны
наблюдали происходящее с невозмутимыми лицами. По-видимому, они
ожидали другого. Мы не знали другого. По истечении времени слово
"освобождение" стало, по свидетельствам многих, означать различные
вещи: утром, в дождь, оно несло смысл неприятной встречи с человеком в
зеленых одеждах; зимним же погожим утром оно становилось белой
карточкой со сделанной на ней твердой рукой надписью: "во время
глубокого сна, когда все растворяется, окутанный мраком, он является в
образе радости". Не исключено, что существовала черта, определявшая
начало иной реальности, о которой себе никто не отдавал отчета.
Мне хотелось бы рассказать все это вам, с кем мы не так давно
беседовали о скорости усложнения понятия материи и о голоде, который,
мне казалось, - является не чем иным, как подобием зеркала титанов,
стирающего лишние связи в перемещеньях незримого. Где же таится дитя?
Вначале об утре, застигшем меня в небольшом городке вблизи северной
границы. В руках я держал сияющую белую карточку тисненого картона, на
которой вместо моего имени и адреса была разлита притягательная
пустота (о, я знаю, насколько очаровывает она вас...). Я осознавал
это, как явные признаки изменения порядка вещей, некое отрадное
отклонение. Вследствие чего мне должно было заполнить ее обычным
стихотворением, посвященным прощанию с местностью, которую я покидал
неуклонно, входя в незнакомые пределы. Это был приказ. Подчиняясь ему,
я вознамерился написать: "На тонкой черте, тающей небесным бессильем
несосчитанных планет, или во мнимом пространстве рассудка -
встречаетесь вы, дуновения, не облеченные ни в забвенье, ни в образы.
Стекла осколок, хрустнувший под ногами, освещает мне этот вечер". Но
передумал, потому что вечер был далеко, под стать ближайшему
предгорью, и помимо того, написанное было бы сочтено неправдой, что
могло бы в дальнейшем квалифицироваться как должностное преступление,
влекущее за собой медленное срезание кожи полуденными раковинами в
прозрачных садах соли.
Улицы города были пусты, если не считать немногочисленных прохожих,
занятых сложными танцующими исчислениями. Их губы безустанно
шевелились, будто мо
